В октябре 66-го года на одном из Ленинградских предприятий была объявлена двухдневная автобусная поездка-экскурсия в Таллинн. Записалось человек 25 - как раз на один автобус. И в назначенную пятницу, часов в 5 дня, красивый и удобный "Икарус", негромко фыркая и вздыхая сжатым воздухом, мягко покатил в братскую Эстонию.

Народ в автобусе сидел немудрящий - работяги и мелкий ИТР. В основном, до сорока. Для многих такая поездка была внове, светилась праздником, яркой перебивкой в их серой и унылой жизни, может быть - неожиданным и приятным приключением. Почти как поездка за границу, но не такая страшная - хоть и эстонцы, но порядки - те же, привычные, советские, без происков мирового империализма. И настроение у всех было приподнятое, праздничное.

Две трети экскурсантов были женщины, поехавшие в благополучную, в сравнении с Россией, Эстонию, главным образом, за покупками, немного приодеться самим, купить то да сё для дома, для чад своих и домочадцев.

Треть - мужики, восемь человек, поехали со скуки, от постылых будней. Один ехал с женой и неотлучно при ней находился "на коротком поводке", вызывая насмешки остальных. Остальные же, вольные, переглянувшись еще перед отправкой (в иных ситуациях слова излишни и даже неуместны), скинулись по паре рублей, гонцы смотались в ближайшую лавку, и вся дружина, о семи головах, расположилась в задней части автобуса. Откуда-то возник граненый стакан, с неопределенным, но, судя по царапинам и щербинам, долгим трудовым стажем, и незатейливая закусь, взятая почти каждым из дома "перекусить по дороге". И "по первой" пропустили еще на выезде из ленинградских пригородов.

За окнами шустро катившего автобуса было темно и промозгло, внутри - тепло, уютно и весело. Бабёшки, парочками-тройками, стрекотали что-то своё, мужики же "на корме" "гуляли", балагурили, травили анекдоты и небывалые истории, произошедшие, якобы, с ними (по преимуществу - с похабно-скабрезным уклоном), и даже пели хором. Всё было просто замечательно. И несколько часов дороги пролетели незаметно.

В Таллинне прибывших определили в одноимённую гостиницу в центре города, организованно покормили и отпустили отдыхать. Было часов десять вечера. Чем занималась дальше женская часть экскурсии мне неизвестно. Мужская же, семь добрых молодцев, уже хорошо навеселе, отдыхать не пожелала и сразу же после трапезы выкатилась из гостиницы с твердым намерением начать экскурсию по ночному Таллинну немедленно.

Все семеро были здесь впервые. Непривычный для российского глаза вид узеньких и кривых улочек в Старом городе, древних крепостных башен и стен, готических кирх и домов, подсвеченных в ночной тьме, ярко освещенные проруби витрин с необычными товарами и продуктами, рекламы и вывески на непонятном языке - все было загадочным, таинственным и многообещающим. Настроение, и без того бодрое, стало и вовсе залихватским - трын-трава не расти, море Балтийское по колено , знай наших, сам черт не брат, шапками всех, натурально, закидаем, а приспичит, так и - раззудись плечо, за этим дело не станет.

Поблуждав беспредметно по лабиринтам улочек Старого города и глазея по сторонам, семиглавая дружина оказалась, в конце концов, на небольшой, красиво подсвеченной Ратушной площади, послонялась вокруг Ратуши и узрела вдруг прямо перед собой открытый ресторан "Старый Тоомас", куда, после некоторой заминки, в нерешительности, подбадривая себя рыготанием, и устремилась.

На лице стоявшего в дверях швейцара мелькнуло, было, сомнение - пускать-не пускать. Но ему тут же воткнули "трёшку" в нагрудный карман и вежливо отодвинули стража в сторону. Молодцы-удальцы ввалились внутрь, потеснили возникшего на пути метрдотеля, вступили в зал и огляделись.

Не очень большой, "по-заграничному" (для россиянина) декорированный зал был почти полным. Посетители, эстонцы, парочками и небольшими компаниями сидели за столиками, тихо переговаривались и малюсенькими ликёрными рюмочками цедили обожаемые ими ликеры. Из спрятанных в декоре динамиков негромко струилась приятная лёгкая музыка.

Незанятыми оставались 3-4 столика в самом центре. Дружина туда и направилась, сдвинула два из них вместе и, продолжая галдеть, расселась вокруг. Шумное появление непринужденных и напористых интервентов сразу было замечено всеми. Сдавшийся метрдотель кивнул, и к вновь прибывшим подошла молоденькая официантка-эстонка и спросила по-русски с мягким и приятным эстонским акцентом, что будет угодно публике? В команде молодцов уже самостийно образовался вожак, который и приступил к общению:

- Значит так, - поведал вожак, оглядывая соратников, - нас семеро. Принеси-ка ты нам, подруга, пять бутылок "Вана Таллинн". И орешков каких-нибудь. Еды не надо…

- Сколько?.. Сколько бутылок? - переспросила официантка в растерянности. - Ты что, дорогуша, по-русски не понимаешь? Пять! И быстренько. Одна нога здесь, другая… уже тоже здесь, - и вожак заржал от понравившейся ему собственной остроты.

Официантка скоро вернулась, и на столе появилось затребованное количество бутылок знаменитого сорокоградусного эстонского ликера, несколько тарелочек с жареными орешками и семь малюсеньких ликерных рюмочек.

Балагуривший вожак привычным движением ухватил первую бутылку, чтобы открыть, но увидев рюмочки, на мгновение потерял дар речи, как споткнулся, затем повернулся к официантке и взревел на весь ресторан:

- Ты что - издеваешься?! Ты что нам такое принесла? Мы же русские! А ну-ка быстренько тащи нам стаканы!

- У нас нет стаканов,.. - негромко отозвалась официантка.

- Тоже мне, ресторан называется! Стаканов у них нет… Так давай фужеры!

Зал молча наблюдал за происходящим.

Официантка метнула взгляд на держащегося, на всякий случай, поодаль метрдотеля и, видимо, получила "добро", потому что фужеры были принесены. Семеро молодцов, галдя и похохатывая в предвкушении, принялись разливать ликёр по фужерам.

Одним из этих семерых был я. Я не был хуже или лучше других. Я был таким же. Я был одним из них.

Выпили по одному, почти полному фужеру. Погрызли орешки. Обсудили, что - нет, не водка, трам-тарарам,.. сладко больно, трам-тарарам,.. но градус, трам-тарарам, (убойная сила, по-нашему), похоже, подходящий, трам-та-рарам-там-там!.. Налили по второму.

И тут со мной произошло что-то странное. Щёлкнуло что-то в мозгу, и личность моя расщепилась надвое. Одна половина, пьяная и рыгочущая, продолжала куражиться. Другая, абсолютно трезвая, воспарила над столом и медленно обвела взглядом сидящих в зале людей. Вокруг нашего стола стояла мёртвая тишина, даже музыки не было слышно. Все глаза были устремлены на нашу компанию. И в этих глазах я вдруг увидел холодную и беспощадную ненависть и брезгливое презрение. Я был потрясён - ведь ничего особенно плохого мы не делали, не хулиганили, ни к кому не приставали, а так - выкобенивались немного "выступали". От полноты, можно сказать, чувств…

"Боже,.. как вы нас, русских, ненавидите… И презираете…" - ужаснулась моя абсолютно трезвая половина и обернулась к нашему столу. И увидел я себя, и всех нас со стороны. Увидел всех семерых как одно семиглавое отвратительное чудовище, корчащееся в параксизме какой-то утробной непотребности. Меня передёрнуло. Я понял эстонцев - зрелище было действительно омерзительным. И стало мне жутко стыдно. За себя, за всех нас. Но… - мои половины продолжали функционировать независимо друг от друга.

Нас не вышвырнули тогда из ресторана (и я не понимаю этого до сих пор - в зале было полно здоровенных эстонских мужиков). Не вызвали милицию. Никто нас не одернул, не сделал замечание. Нам вообще никто ничего не сказал. И мы, прикончив свой ликёр, все пять бутылок, и расплатившись, вскоре убрались из ресторана и вернулись в свою гостиницу.

С тех пор я обрёл очень редкую способность - хоть из-редка увидеть себя со стороны, но не своими доброжелательными глазами, не лестную картинку из серии "Каким я себя вижу" или из серии "Каким бы я хотел, чтобы меня видели, а именно - холодными, беспощадными глазами постороннего. Как тогда в Таллинне. Спасибо за это эстонцам.

На следующий день, после завтрака и настоящей автобусной экскурсии по городу, нас отпустили на пару часов пошляться по магазинам, велев собраться в 3 часа дня возле какого-то кафе, где нас должны были еще раз покормить перед возвращением в Ленинград.

К назначенному времени все собрались в кафе без опоздания. Мужики - налегке, притихшие после загула накануне, до конца еще не протрезвевшие, смурные. Женщины - галдящие, увешанные кулями и торбами, отоварившиеся, счастливые. Хотя посторонних в кафе не было, только наша группа, а в дверях стоял старый седой эстонец-швейцар, никто не оставил свои кули в пустом гардеробе, все припёрли их прямо к столикам, завалив ими проходы, для надежности, как на вокзале, придерживая ногами.

В зал вошел старик-швейцар, остановился в дверях, оглядел сидящих и в наступившей тишине негромко и устало сказал по-русски:

- Официанты не смогут подойти к столикам, чтобы обслужить вас. Отнесите, пожалуйста, ваши вещи в гардероб Не беспокойтесь, никто у вас ничего не украдет. Вы не в России, вы в Эстонии.

Мешочницы наши зашевелились, недовольно затарахтели, но подчинились и утащили своё барахло в гардероб.

Мне же, второй раз за сутки стало нестерпимо стыдно. Так началось моё знакомство с Таллинном, с эстонцами и с некоторыми аспектами русско-эстонских отношений.

Прошло около полугода, и я оказался в Таллинне снова. По другой причине и в совершенно ином качестве.

Было мне тогда 29 лет. Был я холост, уже несколько лет в разводе. Изрядно куралесил, бражничал и вдохновенно кобелировал. Мои друзья стали беспокоится. Но беспокоится они стали не из опасения за свои семейные очаги - единственное, к чему я в тот период относился весьма серьёзно, был неписанный кодекс мужской дружбы, мною всегда свято соблюдаемый. По одному из пунктов этого кодекса, жёны и девушки моих друзей для меня, как объекты сексуальных устремлений, просто не существовали. Безусловное и безоговорочное табу. Я много грешил в жизни, но этого греха не взял на душу никогда.

("Ну и дурак!" - со злостью сказала однажды жена близкого мне человека, когда в возникшей сомнительной ситуации я довольно резко ей об этом поведал. Должен сказать, что подобные сомнительные ситуации порой возникали. Не очень часто, но чаще, чем можно было бы ожидать , и всегда не по моей инициативе. Инициаторами всегда оказывались наши милые женщины. Одни - со скуки, другими двигала здоровая любознательность, третьи из желания "наказать" своего мужа, досадить ему, свести с ним какие-то счеты, четвертые, чтобы рассорить меня с моим другом, вбить между нами клин предательства. Я сатанел, но никогда не "ябедничал" своим друзьям на коварство их женщин - и этого греха на мне нет, никогда не доносил - и всегда выходил из дурацкого положения сам. Но отповедь, которую я давал, надолго, если не навсегда, портила мои отношения с оскорбленной и униженной дамой и, в конце концов, с её мужем, обычно не понимавшим, что происходит.)

На всех остальных чужих жён моя схимна не распространялась, и я отчаянно бедокурил.

Итак, мои друзья стали беспокоиться - всё чаще я уходил в загулы, и выходить из них становилось всё сложней - и однажды познакомили меня с Диной, тоже холостой, тоже разведенной, тоже без дурацких предрассудков. Позже выяснилось, что это был целый заговор: у нас у обоих с Диной была определенная репутация, которой каждый из нас гордился, - из своих амурных ристалищ каждый из нас обычно выходил победителем. И наши общие друзья, как потом выяснилось, сводя нас, заключали пари и делали ставки - кто же будет повержен на этот раз?..

Познакомившись, мы с Диной легко и быстро нашли общий язык. Мы хорошо понимали и чувствовали друг друга. Нам обоим очень импонировала друг в друге ценимая превыше всего личная независимость. И мы как-то сразу подружились. Убедившись, что другая сторона не вынашивает никаких тайных матримониальных планов, мы оба расслабились и утеряли привычную бдительность. И тут произошло то, чего не ожидали ни мы сами, и уж совсем не имели в виду наши коварные друзья - у нас с Диной случился роман. Поверженными оказались мы оба.

Хотя - как посмотреть…

Нас вполне устраивало общество друг друга, и мы, пренебрегая своими старыми связями, приятелями и компаниями, почти всё своё свободное время проводили вдвоём. (Моя мать была в полной панике, на меня было не напастись белых накрахмаленных рубашек. Сёстры ехидничали, я огрызался.) Мы были заняты друг другом, и присутствие любых посторонних стало тягостным, досадным, раздражающим. "Все люди враги", сказал однажды Ричард Олдингтон, и мы были склонны с ним согласиться, хорошо понимая, что он имел ввиду. И мы отстранились от всех. Мы стали сами по себе.

Новым для нас с Диной, людей, в общем, совершенно разных, был возникший почти сразу необычный душевный резонанс. Любое движение души одного немедленно отзывалось в душе другого, вызывало встречное движение. И движения эти, сплетаясь, сливаясь вместе, возносили нас над нашим обыденным миром, над нами обычными.

Я вдруг почувствовал, что за короткий срок стал другим человеком - лучше, сложнее, умнее, интересней, чем был до появления Дины. У меня, как бы, открылось новое измерение. Обыденность отступила, мир вокруг из плоского, серого и ординарного, стал вдруг ярким, красочным, объёмным и выпуклым, исполненным нового смысла и значения. И всё это - только потому , что в мою жизнь вошла Дина. Я был бесконечно благодарен ей за эти, произошедшие со мной перемены. Единственное , чего я в то время панически боялся, что все вокруг исчезнет, так же внезапно и неожиданно, как появилось. И я снова окажусь в своей, постылой теперь, обыденности. Мне казалось, я этого не перенесу. Случись такое, я бы тут же удавился.

Когда через два месяца после нашего знакомства, мы объявили, что намерены пожениться, наши общие друзья устроили нам грандиозный скандал: - Вы это прекратите!.. Идиоты!.. Вы же убьёте друг друга, если поженитесь!.. Вас, если хотите знать, вообще не для этого знакомили!.. Идиоты!.. Мы и сами понимали, что "идиоты", и не раз обсуждали друг с другом, что, похоже, собираемся учинить несусветную глупость, о которой сами же потом будем жалеть. Да и зачем нам это?.. У нас и так всё было просто замечательно. Я рассказал Диночке (и самому себе) старую назидательную притчу:

"Двое влюблённых:

- Ты меня любишь?

- Да, очень. А ты меня?

- И я тебя очень люблю. Давай поженимся?..

- Нет. Никогда.

И они были счастливы всю жизнь…"

Такая вот грустная история со счастливым концом.

Но нас обоих уже не устраивал привычный статускво. Мы оба шли вразнос. И мы остались глухи к голосу здравого смысла и воплям наших друзей и вскоре действительно поженились. Все наши общие друзья и приятели были крайне разочарованы. Даже, я бы сказал, обижены на нас. И не скрывали этого. Но нам это было безразлично.

И тут меня осенила идея .

Из своей поездки в Таллинн за полгода до этого, я привёз в Ленинград осколки и обрывки впечатлений, которые потом пытался сложить в нечто целое. Но всё было разрознено, сумбурно, затуманено пьяным угаром. Доминирующей эмоцией оказался едкий стыд. И цельная картина не получалась. Но осталось в памяти ощущение совершенно иного мира, необычного, непривычного и, одновременно, странно-знакомого, как бы виденного когда-то во сне. Или в иной жизни. Видение это не оставляло меня. Но и не особенно тревожило - я точно знал, что придёт время, и я увижу всё это снова.

И вот, в разгар нашего с Диной романа, меня вдруг озарило - нам просто необходимо прямо сейчас оказаться вдвоём в Таллинне. Ну хоть на неделю. Дина никогда не была в Эстонии, и моя идея ей очень понравилась. И, по счастью, ей удалось успешно ее реализовать. В тот период она преподавала английский язык в ленинградском Интуристе, один из столпов которого, её ученик, узнав о новых обстоятельствах её жизни, через своего приятеля устроил нам постой в интуристской гостинице в Таллинне - возможность, по тем временам совершенно фантастическая, и мы немедленно ею воспользовались. Так, в самом начале мая 67-го года, еще не женатые, но уже, так сказать, помолвленные, мы оказались с Диной в Таллинне.

Ранним майским утром, солнечным, лучистым, сияющим, мы сошли с Ленинградского поезда . Был рабочий день, и таллиннцы спешили на работу. Но нас это не касалось. Мы не принадлежали этому миру, живущему своей обычной жизнью. У них были будни. У нас - праздник.

Не были мы в нем и гостями - никто не встречал, никто не приветствовал, никто не "принимал". Никто вообще даже не знал ни о нашем приезде, ни о нашем существовании. Наши миры соприкасались, но не пересекались. Мы были в этом мире странниками. И нас это новое состояние вполне устраивало и очень нам нравилось.

Взявшись за руки, как маленькие дети в Стране чудес, мы шли, глазея по сторонам, со своими дорожными сумками по улицам Таллинна. Как дети, мы были доверчивы и открыты. И как дети, мы были уверены - этот, новый для нас, мир не враждебен нам. Он не мог быть враждебным, как не может быть враждебным Дед Мороз. Он мог быть только добрым. С припрятанными в рукавах чудесами и подарками. И ничего плохого произойти с нами не могло.

Именно такими были наши первые ощущения в Таллинне. Такими они и остались на все последующие годы, когда мы туда приезжали.

В гостинице , из-за юридической в тот момент неоформленности еще наших с Диной отношений, нам дали не один номер, а два. Второй номер так и простоял, разумеется, пустым, я даже предлагал его сдавать - внизу на чемоданах сидели командировочные, хотя свободных номеров в гостинице, как мы видели, было много. Но мои, не столько коммерческие, сколько гуманитарные порывы были пресечены Диночкой на корню, и направлены в другое русло. Я раздобыл у горничной вазу , и в нашем номере все время стояли свежесрезанные ослепительно белые калы.

Эстонские пращуры, кочевники с верховий Волги, пришли к Балтийскому морю задолго до Рождества Христова, осели в этих краях, стали мореходами, охотниками, землепашцами, рыбаками и жили своей племенной жизнью в языческом ладу с суровой северной природой. Перед выходом в море они старались задобрить морских духов, у лесных духов они исспрашивали разрешение срубить деревья, вымаливали прощение у духа убитого ими на охоте медведя. Они не знали рабства и братоубийственных войн, мало общались с редкими соседними племенами и говорили на своём языке, отличном от языков индоевропейской группы. Эта идиллия продолжалась долго, много столетий, до появления в ХII веке воинственных и жестоких датских и немецких баронов, крестоносцев, тевтонских рыцарей-монахов, принёсших с собой христианство, и силой, мечом и костром, насадивших его и превративших эту землю в свою феодальную вотчину. Сами древние эсты, а потом - эстонцы, маленький работящий народ, по преимуществу, крестьяне и ремесленники, никогда не были одержимы конкистодорским духом или имперскими амбициями и никогда сами не нападали на своих соседей. И дело тут, я думаю, не в размерах (почти такая же маленькая соседняя Литва всегда отличалась крайней агрессивностью), а в эстонском характере. Эстонцы всегда предпочитали не воевать, а работать. И за оружие брались только в крайних случаях, когда возникала реальная угроза их полного истребления очередными захватчиками. А захватчиков на протяжении столетий было много - немцы, шведы, литовцы, датчане, поляки, русские и, в конце концов, советские. Эстонцы подчинялись чужой силе, но, в отличие от других маленьких народов, оказывавшихся в сходной ситуации, всегда вели себя в неволе достойно, никогда не унижались перед оккупантами и сумели сохранить и пронести через столетия и самые разные оккупации свою национальную гордость и достоинство, свою эстонскую культуру, язык и традиции. Из восьми веков своего существования, Эстония была свободной и независимой страной всего 22 года.

На картах Таллинн впервые был обозначен в 1154 году под названием Калеввни и в русскую летопись вошёл как Колывань. В хронике Генриха Латышского в 1929 году он упомянут как Линданисе, и в русских былинах появился град Леденец. Позже немецко-скандинавское Ravel трансформировалось в Ревель. Эстонское же название возникло после завоевания города датчанами, когда его стали называть "Датская крепость", по-эстонски - Taani-linn.

"Датская крепость" была возведена на господствующем над округой гористом холме Тоомпеа в ХIII веке датским королём Вальдемаром II. У подножья холма возник "Нижний город". Эти два независимые друг от друга и, одновременно, неотделимые друг от друга поселения, в русско-эстонском просторечии именуемые "Вышгород" и "Нижгород", для предотвращения взаимных конфликтов и междуусобиц, разделены были крепостной стеной с двумя запиравшимися на ночь воротами: Пикк-Ягг и Люхике-Ягг ("Длинная нога" и "Короткая нога").

Крепость Тоомпеа часто переходила из рук одних ландскнехтов к другим. И в ней обосновывались то датчане, то немцы, то бароны, то крестоносцы со своими отрядами, свитами и челядью. Из неё правили здешним краем, из неё устраивали набеги на соседние земли, в ней отсиживались после поражений, в ней держали осаду, отбиваясь от следующих напиравших захватчиков.

В купеческом и ремесленном Нижнем городе жили, в основном, эстонцы, и на протяжении веков (до XIX века) правил магистрат, состоявший, главным образом, из богатых купцов. Нижний город обладал юридической независимостью от Тоомпеа, за что всегда содержал, кормил и обслуживал очередных постояльцев крепости, и одновременно являлся связующим звеном между германским западом и славянским востоком.

К началу XV века Старый город (название, объединяющее Верхний и Нижний город) уже сложился в его сегодняшнем виде - два с половиной километра крепостной стены с башнями и бастионами, с высоченным сторожевым "Длинным Германом" в юго-западном углу, с морскими воротами и гигантской артиллерийской башней "Толстая Маргарита", доминирующей над приморской низменностью на севере, с дворцом Тоомпеа и Домским собором Тоомки-рик в Вышгороде; с Ратушей и одной из самых старых в Европе аптек на Ратушной площади, с соборами Нигулисте и Олевисте (святого Олафа) в Нижгороде.

Природная сдержанность и молчаливость эстонцев нашли своё выражение в эстонской архитектуре. Суровая, граничащая с аскетизмом простота и почти полное отсутствие скульптурных украшений эстонской готики разительно отличают её от лёгкой, кружевной готики других стран Европы, богато украшенной вычурным и буйным скульптурным декором. Кроме того, многие дома, здания, соборы и дворцы в Таллинне сложены из серого камня-плитняка, добавляющего к впечатлению суровости ощущение массивности, основательности, тяжеловатости. Островерхие кирпично-красные черепичные крыши, фасады жилых домов с высокими треугольными щипцами и фронтонами и стрельчатыми порталами, узкие кривые улочки, мощённые булыжником и брусчаткой - всё вместе создаёт очень характерный живописный силуэт старого Таллинна и делает его совершенно уникальным архитектурным явлением. Другого такого места просто нет ни в Союзе, ни в Европе.

Совершенно очарованные и покорённые Старым городом, мы исходили его ногами вдоль и поперёк, шаг за шагом узнавая его, делая свои маленькие открытия, радуясь своим находкам. В каждый свой следующий приезд мы повторяли всё снова - сразу же уходили в свой старый Таллинн, окунались в него и бродили, бродили, бродили... Мы уже знали его наизусть и свободно ориентировались - Ратушная площадь и площадь Вана-Тург ("Старый рынок"), улицы Пикк, Лай, Виру, Выйду, Карья. Харью, Мюнди... Мы смотрели и слушали службы в лютеранских, католических и православных соборах... Гуляли по гравиевым дорожкам между липами и каштанами парка Кадриорг и кормили никогда не виданных нами прежде совсем ручных белок... Слушали органную музыку и эстонское хоровое пение... Смотрели в музеях и на выставках эстонское прикладное искусство и современную эстонскую графику - и то, и другое нам очень нравилось... У нас уже были свои любимые уголки, магазинчики, бары, кафе... Продрогшие на осеннем или зимнем холоде, мы пили горячий глинтвейн в малюсеньком подвальчике "Каролина", где вместо столиков стояли несколько больших дубовых кряжей, а сидеть было просто не на чем... Зато сидели в очень милом кафе, в подвале, на улице Мюнди, с огромными медвежьими шкурами на стенах и с единственным освещением - на каждом столике по свече, и темно было так, что не видно было людей за соседними столиками, а расплачиваться приходилось наощупь (но мы уже знали - эстонцы не обсчитывают - и не беспокоились), пили малюсенькими рюмочками ликёр "Вана Таллинн" (и я содрогался от воспоминаний), аперитивы "Габриель" и "Агнесс"... В ресторане "Глория" мы уплетали потрясающе вкусные маринованные миноги и копчёного угря...

Постепенно мы узнавали эстонцев. Поняли их меланхолический фатализм, сложившийся за мрачные века их истории, привыкли к их неспешности и основательности, к их сдержанности, к их врождённому ощущению собственного достоинства, природной деликатности, к их умению держать дистанцию, и прониклись к ним симпатией и уважением. Конечно, это дело вкуса, но нам эстонцы очень нравились. Хотя впечатления от общения с ними не всегда бывали приятными.

Из своего собственного опыта мы узнавали о недоброжелательном отношении эстонцев к русским. Не однажды на улице или в магазине нам отвечали на хорошем русском языке: - Мы по-русски не поймаем. Говорите по-эстонски. И нам, россиянам, это было не очень приятно.

Потом мы осознали, что нелюбовь эстонцев к русским возникла не вчера и не на пустом месте и имеет долгую историю.

Первое русское поселение, гостиный двор и православная церковь появились по соседству с Нижним городом ещё во времена Ярослава Мудрого, а рядом возникли немецкое поселение, шведское...

Удачное географическое расположение Таллинна на пересечении морских и сухопутных торговых путей способствовало быстрому росту и процветанию города, а вступление его в XIII в Ганзейский союз торговых городов закрепило за ним роль посредника в торговле всего западного побережья Балтийского моря с Новгородом, в котором таллиннцы держали Ганзейский гостиный двор. Эстонцы хорошо понимали, что в своём благополучии они зависят, в основном, от своих связей с русскими и всячески старались их улучшить. Новгородская, Псковская и Московская Русь получили у эстонцев, что называется, "режим наибольшего благоприятствования".

Так продолжалось несколько веков. Хотя бывали, конечно, и распри, и кровавые столкновения, преобладающими, всё же, в русско-эстонских отношениях были торговые.

Первый же серьёзный взрыв русского экспансионизма при Иване Грозном направлен был не только в Сибирь, Казань и Астрахань, но и сюда, в Прибалтику. Однако таллиннцы сумели отбиться от наседавших русских войск. Особенно отличилась крепостная шестиэтажная башня Кик-ми-де-Кёк (странное название, в переводе с средне-немецкого означающее "Смотри на кухню", чем, видимо, в мирное время занималась от безделия сидящая там стража; правда, я слышал, что это было не от безделия, а по приказу, и как-то связано с нелегальным потреблением запрещённого тогда контробандного кофе), так вот, эта башня, выдержавшая много разных осад, в сознании эстонцев осталась символом сопротивления именно русским захватчикам.

Через полтора столетия Пётр Первый, расчищая окрестности для будущего окна в Европу, отбил Прибалтику у шведов и, для вящего своего спокойствия, прошёлся по ней огнём и мечом. Фельдмаршал Шереметьев гордо докладывал Петру: "Собаки не лают, петухи не кукарекают больше на этой земле." Хвастался, конечно, но не врал, не преувеличивал, так и было. Да и Пётр вранья не терпел.

Так появилась и просуществовала почти точно двести лет провинция Российской Империи - Эстляндия.

Наиболее заметными архитектурными следами русского влияния этого периода в Таллинне остались:

построенный по приказу Петра в 1718 году к востоку от Нижнего города, действительно очень красивые (у Петра был вкус и размах), барочный дворцовый комплекс и парковый ансамбль, названный в честь его жены Екатариненталь или, по-эстонски. Кадриорг;

и возведённый в середине прошлого века в Вышгороде, рядом с замком Тоомпеа, православный Никольский собор, примечательной особенностью которого являются необычные кресты на куполах, как бы пронзающие поверженные полумесяцы собор был воздвигнут в ознаменование победы русских войск, куда входили и эстонские отряды, в русско-турецкой войне.

В 1918 году, воспользовавшись развалом Российской Империи, эстонцы впервые за свою историю, провозгласили независимость и суверенность своей маленькой страны. Но ещё два года им пришлась с оружием в руках убеждать в этом Советскую Россию - не в русской традиции отдавать нахапанное. Поразительно быстро маленький, чуть больше миллиона, народ, никогда не знавший свободы и независимости, всю свою историю бывший чьим-то вассалом, создал вдруг демократическую республику, благополучно просуществовавшую 22 года. 16 июня 1940 года, по тайному сговору двух закадычных врагов и заклятых друзей, фашиста Гитлера и коммуниста Сталина, Красная Армия вошла в Эстонию. Целый год ушёл у Сталина на приготовления, и 13 июня 1941 года, разумеется - "по просьбе эстонских трудящихся", законное правительство Эстонии было низложено, и власть захватили коммунисты. В одном только Таллинне, население которого в тот момент составляло около 150 тысяч, за одну ночь было арестовано 10 тысяч человек - весь цвет эстонской нации, все политические, промышленные и финансовые лидеры, эстонская интеллигенция, духовенство, офицерский корпус, все, кто хоть в какой-то степени мог стать эпицентром сопротивления советской оккупации. Люди просто исчезли. Навсегда. И Эстония стала одной из шестнадцати советских республик. Правда, всего на пару месяцев.

22 июня Германия напала на Советский Союз. Стремительно продвигаясь к Ленинграду, немцы оккупировали Эстонию. И сразу же приступили к наведению своих порядков Часть эстонских евреев отправили в концлагеря, часть расстреляли на месте (почти всех таллиннских евреев расстреляли под Пиритой, тогда - маленький городок на взморье под Таллинном, сейчас - предместье Таллинна с возведённым совсем недавно на месте расстрела огромным спортивным комплексом). Оккупация продолжалась почти три года, до весны 44-го года, когда Красная Армия, прорвав немецкую оборону, стала быстро приближаться к Таллинну. Воспоминания о предвоенных советских порядках ещё были очень свежи у многих эстонцев, и более ста тысяч человек, десятая часть населения Эстонии, покинули страну при приближении "освободителей". Но девять десятых остались. Советская власть в Эстонии была восстановлена. И началось...

Старый эстонец, переживший и немецкую, и советскую оккупации, негромко и очень горько рассказывал:

"Немцы были очень безжалостны и жестоки... Но русские были много хуже... За 10 лет, с сорокового года по пятидесятый, русские, только русские, уничтожили триста пятьдесят тысяч эстонцев, почти треть нашего народа... Мы всех сосчитали... Мы всех помним..."

ТРИСТА ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ... ТРЕТЬ НАРОДА. ВСЕХ ПОМНИМ...

Господи!.. У русских, чуть раньше, погибло, я думаю, не меньше в процентном отношении, а вот поди ж ты, забыли. И вспоминать не хотим. Потому что сами всё это и учинили над собой да над другими, до кого смогли тогда дотянуться Сами! Но признаться, повиниться, покаяться а этом перед собой, перед другими - кишка тонка. Гордыня имперская заедает. Потому так и хочется переложить ответственность на пакостные импортные идеи, да на зловредного инородца... Потом мы больше узнали о том, как ведут себя здесь русские сейчас (около сорока процентов населения нынешней Эстонии - не эстонского происхождения). Например, те из них, кто годами жил В Эстонии, но так и не удосужился, не счёл должным выучить эстонский язык - психология и замашки имперца, оккупанта, жлоба, хама.

И мы поняли эстонцев. У маленьких народов - большое самолюбие. И мы отдали ИМ свои симпатии и сочувствие. Мы приняли ИХ сторону.

Шафаревич! Игорь Ростиславович! Так что ты там, радетель наш, про малые народы?..

Нет на меня Шафаревича, Попадись он мне сейчас, защитник мой самозванный... Отметили мы и то, что, узнав нашу фамилию, эстонцы обычно сразу же спрашивали, откуда это у нас, у русских, немецкая фамилия. Мы объясняли. И отношение к нам немедленно менялось, хотя по-немецки мы оба не говорили. В эстонских домах, где нам довелось побывать, среди массы эстонских книг мы видели гораздо больше книг на немецком языке, чем на русском.

(Кстати, в своё время советские люди очень гордились тем, что признаны в мире самой читающей нацией. Возможно, это правда, не знаю, не проверял. Но что я знаю - видел и читал соответствующий социологический отчёт - исследования, проведённые известной мне группой специалистов, в профессиональной добросовестности которых я уверен, показали, что в пределах Союза самой читающей группой населения являются именно эстонцы.)

Всю свою историю Эстония находилась, как между Сциллой и Харибдой, между германским западом и славянским востоком. Хотя давление и влияния с обеих сторон были очень сильны, а угроза ассимиляции постоянна, эстонцы сохранили всё же свою индивидуальность и самобытность и остались эстонцами. Но становление их национального самосознания, религии, культуры, зачатков государственности произошло в период германского и тевтонского владычества и влияния. И эстонцы стали лютеранами и навсегда остались ориентированными на Запад, а не на Восток. Даже являясь одной из шестнадцати советских республик, Эстония никогда не сравнивала себя ни с одной из них, а - с Финляндией или Данией, Этому, кстати, очень способствовало то обстоятельство, что таллиннцы свободно принимали на своих телевизорах финнские программы, больших проблем с языком не было - эстонский и финнский языки принадлежат к одной угро-финнской группе.

В 1972 году двоюродные финны построили в Таллинне новую гостиницу "Виру", и мы, нажав на все педали, кнопки и рычаги, в следующий свой приезд в ней поселились. Даже сейчас, много постранствовав по свету и много где побывав, мы видим эту гостиницу, как вполне международного класса отель, не самый, конечно, шикарный, но вполне, так сказать, на уровне мировых стандартов. Тогда же, по советским меркам...

Гостиница "Виру" произвела на нас совершенно неизгладимое впечатление. Отличные номера, никогда не виданные нами кондиционеры, скоростные лифты с треньками-бреньками, холлы и переходы, бары и рестораны - всё было просто великолепно, Роскошь (но не купеческая, а современная, с отличным вкусом и чувством меры), красота и изящество интерьеров и архитектурный модерн не только превосходили всё, виденное нами прежде, но и выходило за пределы нашего воображения, не очень, между прочим, убогого.

И мы с Диной отметили, что, когда живёшь в такой гостинице, в таком окружении, и себя начинаешь ощущать иначе, и мир вокруг уже видишь совершенно другими глазами.

Ещё одно открытие, уже сделанное нами до того, но особенно поразившее нас именно в "Виру". Оказалось, что можно работать официантом в ресторане и при этом вести себя очень достойно, без лакейства, без "халдейства", без развязной фамильярности - непременных атрибутов русского официанта. Для нас, россиян, это было так необычно и непривычно, что никак не укладывалось в голове. Мы были потрясены безупречным эстонским обслуживанием.

Вернувшись в Ленинград, Дина рассказала одному из своих учеников, директору гостиницы "Астория", о наших впечатлениях , об эстонском сервисе и спросила, почему бы в Ленинграде не наладить такой же. Тот внимательно выслушал, усмехнулся и сказал:

- Они вынуждены это делать, у них рестораны и кафе на каждом углу - конкуренция. А нам это не надо - у нас и так каждый день очереди стоят за дверьми из желающих попасть в ресторан...

Сказано эффектно, с хорошим пониманием очевидных преимуществ социалистической системы хозяйствования. Но и в Таллинне был не капитализм, и дело, я думаю, не в этом.

Однажды я побывал проездом в маленьком эстонском городе Нарва, расположенном на западном берегу реки Нарва (Нарова) - естественной границе между Эстонией и Россией. На другом, восточном берегу, прямо против Нарвы - русский Иван-город. Два очень старых пограничных города со стоящими друг против друга сторожевыми крепостями. Крайняя точка России. Крайняя точка Эстонии. У меня было несколько свободных часов, и Я побродил по Нарве, а потом, перейдя мост, по Иван-городу. Я был обескуражен увиденным - привычные, в общем, русская провинциальная нищета и убожество, грязь и бесхозность всего на одном берегу, и, поразившие маня своей необычностью, чистота и ухоженность, порядок и добротность на другом. И я, помню, тогда подумал, что живут здесь люди, относящиеся к себе с уважением, люди, которые не хотят, не умеют и не будут жить по-свински. А с русских - что взять...

А вкусно как было!..

Есть много людей, безразличных, в общем, к тому, что они едят. Есть много людей, не безразличных, но очень консервативных в еде, нерешающихся или нелюбящих выходить за пределы привычного меню и знакомых продуктов. Мы с Диной, по счастью, и в этом мы с ней поразительно совпали, не принадлежим ни к тем, ни к другим. Наоборот, мы очень любим выходить за пределы. И оба получаем большое удовольствие, когда находим что-то новое, необычное, вкусное.

В Таллинне мы сделали для себя много гастрономических открытий - бифштекс по-татарски, копчёный угорь, фондю, всякие разности на вертеле и на гриле... В ресторане на двадцать каком-то этаже гостиницы "Виру" у нас даже появился "свой" столик в уголке, у окна во всю стену, и мы любили сидеть именно за этим столиком, уплетать очередную вкусность и смотреть на очень чёткую и графичную, как гравюра Дюрера, панораму вечернего Таллинна...

Таллинн стал нашим другом. На многие годы. До самого нашего ухода из Союза в эмиграцию в 78-м году.

Каждый год, хоть на неделю, хоть на несколько дней, мы сбрасывали свои хомуты и оглобли и, послав всех, всё и вся В и НА, удирали вдвоём в Таллинн. Таллинн стал нашим убежищем, нашим сокровенным укрытием, нашим спасением. Там мы зализывали раны и приходили в себя.

Много спустя, уже в Хьюстоне, глядя назад, мы однажды увидели наши поездки в Таллинн как некий курс "тренировок на заграницу", хотя в то время мы этого не сознавали и, видит Бог, никаких мыслей об отъезде у нас тогда не было. Совсем наоборот. (Я тогда искренне считал, я - русский, Россия - здесь, ехать мне некуда, не сознавая того, что повторяю, на самом деле, обычный партийно-гэбэшный прихват. И честно, со всеми душевными переливами и борениями, за десять лет прошёл весь путь от полного отрицания эмиграции и крайне негативного отношения к "отъезжантам" до собственного отъезда.) Таллинн и был для нас заграницей, олицетворял для нас Европу. И нам там, в нашей Европе, было хорошо. Много лучше, чем у себя дома, в России.

Может быть именно поэтому, когда мы, в конце концов, выехали из Союза, нам было легче и проще, чем другим. Состояние отчуждённости, отдельности от окружающего нас мира, в котором мы оказались, было привычным и не пугало нас. Мы не чувствовали себя потерянными. Благодаря Таллинну мы научились и привыкли быть странниками. Попав в настоящую Европу, а потом и в Америку, мы, как когда-то в Таллинне были открыты и доверчивы, так же глазели по сторонам, так же удивлялись и радовались своим открытиям, так же были спокойны и уверены, что этот новый мир не враждебен нам, и ничего плохого с нами случится не может.

Благодаря Таллинну, уже теперь, мы чувствуем себя легко и уверенно в любой новой стране, в которую нам посчастливится попасть.

Спасибо тебе за это, Таллинн.

Ты всегда был добр к нам. В твоих рукавах, и правда, нашлось для нас много чудес, сюрпризов и подарков. И ты многому нас научил. Благодаря тебе мы впервые задумались о многом. Благодаря тебе мы стали лучше понимать и самих себя, и жизнь вокруг. Благодаря тебе мы сохранили способность удивляться и радоваться. Благодаря тебе мы не стали циниками.

Спасибо тебе за всё это.

Мы уехали, не попрощавшись с тобой... Прости нас.

Мы помним тебя.

Мы любим тебя.

Спасибо тебе за то. что ты был в нашей жизни.

Как ты там сейчас, наш старый, добрый Таллинн?... Жив ли?.. Увидим ли мы тебя когда-нибудь снова?..

Теrе, Tallinn. Здравствуй!

"""

P.S. В 92-м году "пошел процесс" фактического распада Советского Союза. Начали его прибалты. И по американскому телевизору стали много показывать всякой информации о Союзе вообще и о Прибалтике, а частности. Стали мелькать до боли, до слез знакомые картинки Таллинна.

И тут меня снова осенила Идея!

У нас как раз подходила 25-я годовщина нашего с Диной брака, серебрянная свадьба. И мы никак не могли придумать, что бы это учинить... И я, было, только заикнулся, тыча пальцем в телевизор, Дина сразу всё поняла. Там у нас как бы всё началось, туда мы и поедем отмечать годовщину!

Решено! Едем!

И мы, что называется, завелись.

Позвонили нашим друзьям в Таллинне и вывалили на них свою идею. Друзья наши были в полном восторге:

"Потрясающая идея! Мы были бы счастливы вас увидеть, тем более - в такой день!

Однако выкиньте это из головы и не вздумайте и правда приехать. Сейчас у нас тут так плохо, так плохо, что это убьёт и ваши сегодняшние впечатления и испоганит ваши добрые о нас воспоминания..."

Мы с Диной ужасно расстроились. Но послушались. И вместо Таллинна отметили свою годовщину в другом месте. Что было очень обидно.

И я, распираемый переживаниями от несостоявшейся поездки, написал эту историю про нас с Диной и про Таллинн.

Неисповедимы пути...

Хьюстон. Техас. l992г. "Slovo"