День первый.

Первое впечатление в аэропорту. Мысленно я видела Вадима выше, чем он оказался в действительности. Очень волновался, нервничал, мы тоже. По счастью, возня с багажом и машиной, которую взяли на себя Георгий и приятель Вадима, который привёз его в аэропорт, дали нам достаточно времени, чтобы привыкнуть друг к другу, привыкнуть к нам новым, другим, привыкнуть к новым лицам друг друга.

Забегая вперёд, скажу, что Вадим выглядит вполне прилично, достойно. Достоинство это - от Бога, или есть или нет. У него есть, сохранилось и очень помогает ему в разных ситуациях. В общем, вполне достойный господин, по советским меркам, даже элегантный, слегка седеющий, слегка утомлённый, но такой же стройный, в хорошей форме, господин средних лет - мечта многих советских женщин. Но всё это я осознала потом, а тогда, в первую минуту, увидела стареющего человека, немного сутуловатого, глаза скорбные, уголки рта опущены. Но храбрится, старается быть и казаться молодцом. Помню, я улучила момент и сказала Георгию: - Красивым Вадима уже не назовёшь... Себя, слава Богу, я в эту минуту не видела, а к облику Георгий привыкла, да и меняется он, в моих глазах, мало.

Потом были сумбурные вопросы, ответы, вскрики, всхлипы, - как, видимо, и бывает в таких ситуациях. Сначала было достаточно видеть друг друга и привыкать к нам новым. Довольно быстро привыкли. Потрясал тот факт, что всё-таки произошло чудо, и мы снова увиделись. И, в общем, - ничего, могло быть много хуже.

Вадиму привыкнуть тоже было не просто. Тот факт, что мы бросили все дела и прилетели к нему в Канаду на неделю, был, видимо, ему приятен, но и впечатлял. Правда, наши друзья в Хьюстоне тоже немного поудивлялись, в основном тому, что мы летим в Канаду зимой.

Сквозь все разговоры, рассказы шло осторожное прощупывание с обеих сторон: кто вы, ребята, сегодня?

Позже выяснилось, что с обеих сторон шло непонимание.

Вадим говорил: "Никакие вы не американцы! Всё такие же, ничуть не изменились."

А мы отвечали: "Изменились. И очень. Только тебе это не видно."

Позже я поняла, что он хотел сказать: "Вы же со мной, мне трудно. Вам же не безразлично, что со мной, со всеми нами происходит?..." Но это я поняла много позже. И слава Богу, что поняла, и что хватило ума сказать ему об этом в последний день: - мы с тобой.

А в тот вечер мы пили коньяк, радовались встрече, кормили Вадима незнакомой ему едой и неосознанно самоутверждались. Это его не огорчало, он говорил, странно для нас: "Вы, ребята, состоялись. И я рад за вас." И правда, был рад. Но про себя думал: такие же эмигранты, как десятки других, которых он, как выяснилось, уже видел до нас. "Окопались в своём Техасе, и плевать им на нас, на то, что с нами происходит."

Только позже, в последний день, нам удалось ему объяснить, "состоялись", в нашем понимании, означает "остались самими собой", что ни успех в работе, ни материальное благополучие, такое зыбкое в Америке у иммигрантов в первом поколении, мы не считаем своим главным достижением, хотя и приятно. Что мы гордимся тем, что в новых условиях, трудных, с новыми ценностями, нам удалось отстоять и сохранить наши прежние ценности. Америка нам не мешала, не препятствовала в этом, за что мы ей очень благодарны.

Но в тот вечер наши слова о благодарности Америке огорчали его, приводили в ярость. Не привык он слышать от нас такие "верноподданнические" речи. Он так и сказал, "верноподданнические". Мы не понимали, что его огорчает, пытались объяснить, но, чем больше пытались, тем становилось хуже.

По нашим старым меркам, приличные люди всегда оппозиции к системе, к государству. Он же имел в виду - всем, что есть сейчас, вы обязаны себе, а не государству. Что же вы, ребята, отступили от самих себя?... И только позже я поняла и постаралась найти слова, чтобы объяснить, что мы имели в виду. И натолкнул меня на это вопрос, который он повторял несколько раз: - А вы свой дом выплатили?... А мы говорили: - Нет, конечно, ты что - с ума сошёл?...

Только потом мы поняли: видел он в Канаде и других иммигрантов, которые за те же 12-15 лет уже выплатили свои трёхсоттысячные дома - в Канаде другая система финансирования покупки домов.

Слава Богу, хоть в последний день нам удалось объяснить ему, что наша благодарность Америке проистекает совсем из других причин: нам Америка позволила остаться самими собой. И стать лучше.
 

Итог первого дня:

Вадим изменился на 12 лет, но на 12 лет жизни в Советском Союзе.

Мы тоже изменились на 12 лет, но на 12 лет жизни в Америке.

Стало быть, за пять дней нам предстояло пробиваться друг к другу по пути, длинной в 24 года.

O'Key, it's a chalenge!

День второй.

С утра Вадим съездил в свою канадскую фирму. Он здесь в командировке. Пытается продать советские эскалаторы Канаде. Делает это с трудностями, всё это непросто, да и не привык он к этому, термины и понятия из здешней экономики даются ему с трудом. Похоже, он не очень умеет продавать, но очень хочется.

Тоже новое - Вадим и "продавать". Понятия, по нашим прежним представлениям, несовместимые.

Спрашиваем - зачем тебе это? Если только, чтобы ездить заграницу - слишком прямолинейно и для Вадима - упрощённо. Он пытается объяснить, что экономические связи с внешним миром могут им помочь. Говорит "мы", Россия. Пока немного ошарашивает, что он говорит "мы", а не "я", и просит не путать термины "советский" и "российский". Говорит, что советской системы уже нет, что он сам - антисоветский, но представляет демократическое крыло Российской республики. Знает все расклады, всех участников, лично общается с мэром и прочими властями Ленинграда. Предлагали ему разные посты, пока отказывается, но сомневается.

Разговоры эти происходят в Торонто. Переезжаем в другую гостиницу, в downtown'e (даунтаун - центр города). Спим в соседних номерах, но постоянно находимся вместе. Бродим пешком по слякоти, перемежая разговоры китайской едой. Где-то едим, что-то пьём и говорим, говорим.

Пока про Вадима всё ещё темно и малопонятно. Хотя заметно, что Вадим стал мужчиной, а прежний Вадим не был. Прежний Вадим мог однажды сказать, что секс - не занятие для интеллигентного человека. Нынешний Вадим так не думает. Женщин замечает, особенно девушек, время от времени восклицая: - Мужик же я!...

Это уже другой Вадим.
 

Ошибки второго дня.

Нам показалось, что Вадим стал функционером новой власти, пока не понятно - какой. Что он упивается своей властью, вхожестью во все кабинеты, заграничными поездками, своей антуражностью и новыми перспективами. К тому же Вадим женился. У него жена и падчерица. У него само-го детей никогда не было. Обретённый надёжный тыл помогает ощущать себя неуязвимым.

Он всё спрашивал: - Я изменился?... и хотел услышать: - Нет, ты такой же...

А мы говорили: "Да. И очень." И в нашем голосе не было одобрения.

Только в последний день я сказала ему: - Ты ушёл от себя самого дальше, чем мы. Похоже, ты доволен переменами. Ты утвердился во всех сферах: семья, работа, друзья... Правда, вместо друзей - единомышленники, но ты ими гордишься...
 

Только теперь, когда он уехал, и передо мной неотступно стоит его лицо, отчего мне всё время хочется выть (что я и сделала в ресторане "Старый Мюнхен" после его отъезда), я понимаю, что Россия или Советская власть (никак не могу разделить эти два понятия) не щадит своих лучших сынов, загоняет их в угол, маня их властью, посылая заграницу без денег и не оставляя им выбора.

Вадиму 50 лет. Нет у него другого выбора - либо попытаться что-то сделать для себя и своей страны, либо погибнуть. И берутся Сахаровы и Вадимы за несвойственные им дела и погибают...

И поняла я, что не нам из своего далёкого Техаса давать Вадиму советы. Даже если он спрашивает - встревать или не встревать?... мне ваше мнение очень важно...

Уже встрял.

Нет у меня никакого мнения. Только горечь и обида. Это ему возвращаться в голодную страну. Иллюзия о его привилегиях рушится у него каждый раз, когда он выезжает заграницу. Похоже, мы разрушили эту иллюзию окончательно.
 

Вечером Вадим попросил рассказать про Марика, моего сына. Он его знал и хорошо помнил. Кое-что до него доходило, но, в общем, знал он мало. Это был нелёгкий разговор. Я старалась быть объективной, давалось мне это с трудом. Ни для кого другого не согласилась бы я на это. Но Вадим был открыт, почти по-детски открыт, делился всем, даже самым сокровенным. Он заслуживал мою откровенность.

Георгий молчал. Я говорила.

По его лицу было видно, что он потрясён, воспринимает то, что слышит, как нашу трагедию. Мы не спорили, трагедией это и является.

Как выяснилось на следующий день, своим рассказом мне удалось лишить его (и себя) сна до 3-х ночи.
 

День третий. Самый лучший.

Поздно встали, лениво завтракали. Отправились осматривать Торонто, но теперь уже не пешком, а на машине. Описание Торонто не является целью этих заметок, но две достопримечательности упомяну: очень красивый замок Casa Loma и прекрасный венгерский ресторанчик.

Сначала отправились в музей современного искусства, но ничем неожиданным он нас не поразил. Ходить с Вадимом по музею и показывать ему наших любимых художников было приятно. Нашего любимого Магрита он как-то не оценил. Мы попытались ему сказать, что сами не сразу к нему пришли. Надо было много увидеть вновь, отыскать своё и открыть своего художника. Эта часть опять прозвучала как "Мы - молодцы!".

Еда в венгерском ресторанчике запомнилась нам как лучшая еда всей этой поездки. На том сошлись все. Была эта еда какая-то обильная, очень русская и очень вкусная. А Вадим рассказывал нам, что сейчас едят в России. Как он не может ничему радоваться, когда ездит заграницу, потому что всё время помнит, что едят там.

День был длинный, наполненный, почти обычный день туристов. Мы наслаждались обществом друг друга.

Рассказывали Вадиму, как мы приехали в Хьюстон, как непросто всё было. Он слушал внимательно, ему это было очень интересно. Но опять возникал вопрос: - Но вы же никакие не американцы!... (читай: не окопались же в своём Техасе...)

Только в последний день мне удалось объяснить, и, похоже, моё объяснение его устроило. Мы - американцы только в том, в чём хотим ими быть. Нам нравится американская доброта, терпимость, потребность в privacy, готовность помочь. Мы - русские в том, в чём захотели остаться русскими, или от чего не смогли избавиться: в нашей широте, горячности, эмоциональности, а так же в стремлении всех поучать и навязывать всем своё мнение. Мы очень стараемся сдерживаться, но мнения наши категоричны, и умные только те, кто думает, как мы, остальные - дураки. Он это понял и принял.

Третий день был хорош тем, что нам всем было хорошо, все всех любили, и никому никого не хотелось переубеждать. Худшее было впереди. Но мы об этом ещё ничего не знали.
 

День четвёртый.

Нам предстоял многочасовой путь в Монреаль. Так было запланировано заранее: взять машину и поехать с Вадимом по Канаде.

Надо сказать, что параллельно с общением втроём, шло и другое общение, присматривание друг к другу Вадима и Георгия. Двое бывших друзей и единомышленников.

Вадима, думаю, поразили две вещи в Георгии: способность легко ориентироваться в чужой стране, в чужом городе, способность каждый раз каким-то немыслимым образом приезжать именно туда, куда надо, и ещё - способность свободно говорить по-английски. Каждый раз, когда Георгий разговаривал с официантом в ресторане, Вадим смотрел на него с изумлением. И говорил: - Вот приеду и расскажу: встретился с Георгием в Торонто и еду с ним в Монреаль через Оттаву - фантастика!...

Думаю, именно это - вождение и английский - были особенно важны для него, так как Георгий в своей прошлой жизни этими умениями не обладал, а Вадим и сейчас почти не умеет ни того, ни другого. Похоже, чего не умеешь сам, особенно ценишь в других. Про меня было понятно - английский был моей специальностью. Но чтобы Георгий вот так запросто мог общаться с аборигенами и чувствовать себя легко и непринуждённо в чужой стране, было за пределом его воображения. И очень его впечатляло.

Хотя его, обычно немного отстранённая манера держаться и его врождённое чувство собственного достоинства помогали ему не выпадать из ситуации.

Итак, Георгий вёл машину и слушал, а мы с Вадимом разговаривали. Он расспрашивал про меня и мою работу. Английский язык был моей специальностью в Союзе, но здесь я занимаюсь финансами и экономикой и являюсь финансовым консультантом большой компании. Опять фантастика! Договорились - он задаёт вопросы, я отвечаю.

Вопрос: в чём заключается твоя работа?... Попробуй объяснить человеку из России про американские налоги, вложения, интересы, списания, прибыль и опять - про налоги и списания! Так и завязли в налогах, хотя ему это было очень интересно. Особенно - про прибыль. Мой двухчасовой рассказ привёл его к несложной мысли, что всё не так просто, как им там могло показаться, и, хоть и "не боги горшки обжигают", но предпосылок для свободного предпринимательства в России пока нет. И заскучал Вадим.
 

Общие наши ошибки.

Кажущаяся уверенность Вадима в себе ввела нас в заблуждение. Нам бы его поддержать - ведь если не пробовать, и не получится, то - что же делать?...

А я, опираясь на свой профессиональный опыт, говорила, что предпосылок нет. Что знакомые мне американские компании, потеряв десятки миллионов, больше не рвутся к торговле с Союзом. И - не с этого надо начинать. А с чего?

Если бы мы тогда понимали то, что поняли потом, когда Вадим уехал, то отнеслись бы к нему бережно. Всё, что ему было нужно от нас, это - наша поддержка.
 

Вечер, про который не хочется вспоминать.

Ехали мы долго, все очень устали, особенно Георгий, который вёл машину из Торонто через Оттаву в Монреаль бессменно. Когда мы, затемно, въехали в Монреаль, Вадиму пришла счастливая мысль - остановиться на окраине, не въезжая ночью в незнакомый город, где все названия написаны на малопонятном французском языке. Идея понравилась всем.

Ещё в Оттаве закупили алкоголь, по российской привычке. Еду заказали в номер по-американски. И уселись ужинать. От усталости и алкоголя всех понесло. И не туда.

Не хочется вспоминать подробности этого вечера. Все акценты были расставлены неверно, отчего произошло полное непонимание друг друга. Вадим говорил гладко, округло, самоуверенно. В тот момент это был советский демагог и златоуст. Он вдруг внешне стал очень похож на Евтушенко, о чём я ему и поведала. Он сказал, что в этом сравнении не видит ничего плохого, если бы не моё выражение лица. Георгий ярился. Мы спрашивали: - Кто "МЫ"? Кого ты представляешь?

У него получалось - власть в Ленинграде, демократов. Спрашивал наше мнение, но, похоже, уже имел своё - привилегии и власть ему очень нравились. В общем, непредвиденное: мы с Вадимом - по разные стороны баррикад. А тут ещё по телевизору стали передавать о переговорах с Саддамом Хуссейном. И я вдруг очень остро поняла: это - наша война, а не его. Это нам важно, что скажет и сделает Буш, а ему интересно, как Буш поведёт себя в расставленной ему ловушке.

В общем, плохо всё это было. И пошли мы спать. А я всё думала и думала, и всё меньше видела разногласий, всё больше понимала, что Вадим хорохорится, что растерян, что у его друзей-демократов нет ни реальной власти, ни армии, нет контроля над экономикой. Есть лишь одно желание сделать что-то, изменить что-то. Армия и власть есть у их противников, и, если они возьмут верх (уже берут!), мало российским демократам не будет. И он это понимает. Но манит надежда, греет кажущаяся сиюминутная сила и власть. И срабатывает старое правило русских интеллигентов - недостойно стоять в стороне, когда твои друзья-единомышленники могут стать заложниками в собственной стране. И сработало во мне старое, забытое, российское: бабья жалость к русскому мужику, который, на самом деле, растерян и НЕ "знает, как надо"...

Ему бы жить в Техасе, читать книги, или преподавать в университете где-нибудь в Калифорнии, но - поздно. Да и на каком языке?

Всё это я, как могла, сказала ему в последний день. Но - поздно. Нам бы ещё недельку, начать неспешно, с самого начала и потихоньку распутывать этот клубок противоречий, любя и оберегая друг друга. Сколько нас на этой земле?... И сколько нам осталось?...

Как говорил наш дружок Буслов: - Нам не разницу искать, нам бы на общем устоять...
 

День пятый.

Погода пасмурная. Настроение тоже. Всем жалко, что испорчен предыдущий вечер. Да и абстиненция даёт себя знать.

Поехали в центр - Вадиму был нужен Аэрофлот. Долго блуждали на машине по скользким и грязным улицам в поисках этого чёртового Аэрофлота. Нашли. Георгий поехал искать парковку, а мы с Вадимом пошли в Аэрофлот. Вадим оформил билеты на завтра, а со мной случился забавный эпизод. В конторе кроме двух советских кассирш и двух советских клерков никого не было. Когда Вадим закончил свои дела, на удивление быстро, я тихонько попросила его узнать, где туалет. Со мной поздоровались по-английски, и я себя не выдавала. Вадим охотно пошёл спрашивать. И вдруг я услышала: - Не положено. Только по специальному разрешению... А мне по-английски: - We are very sorry. - Never mind, - ответствовала я. Вадим очень смутился.

Когда мы вышли, он сказал: - Если я не понял тебя вчера, я понял тебя сегодня.

И мы втроём дружно отправились во французское бистро "Альков" поправлять здоровье и настроение.
 

День шестой. Последний.

Прощались мы в аэропорту тяжело. Надо сказать, что через пару дней после встречи лицо у Вадима разгладилось. И нынешний Вадим стал прежним Вадимом, никаких изменений внешности мы уже не наблюдали. Но в аэропорту, в день его отъезда, вдруг появилось его прежнее выражение лица, печальное и горькое.

Он сказал, что рад, что мы в ладу с самими собой и друг с другом, рад за Георгия. И понял, что Хьюстон - наш дом.

Я сказала, что это - правда. Не важно - американцы мы или нет, но Хьюстон - наш дом, нам там хорошо. И он бы понял это ещё лучше, если бы приехал к нам в Техас.

Он согласился. На том и порешили.
 

Послесловие.

2-го марта - день рождения Вадима. Мы ему позвонили и поздравили. Он был рад.

Из нашего разговора стало ясно - напряжённая работа мозга продолжалась с момента расставания всю неделю по обе стороны океана. Результаты обнадёживающие - обе стороны не разучились осмысливать увиденное и услышанное и додумывать несказанное. И желание понять друг друга приблизило нас на 12 лет. Осталось ещё 12.

Но это - на следующую встречу, в Техасе...